Стефан Хвин "Ханеман"
Dec. 1st, 2008 03:49 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
astarta Повествование, посвященное городу Гданьску-Данцигу (английское и немецкое название книги "Смерть в Данциге"), делится на несколько временных отрезков - довоенный, военный - 1945 года, и послевоенный, середины пятидесятых годов. Все они объединены одним городом и одним персонажем - доктором-патологоанатомом Ханеманом. Все остальное и все остальные - преходящи, стоит только вспомнить историю этого города, который в 1919 году стал польским, а в 1939 - снова немецким, а в 1945 - снова польским. В Данциге большая часть населения всегда была немецкой, так что в 39-ом было нетрудно отправить всех поляков-инженеров, учителей и врачей в концлагеря.
А в 1945 из города убегали немцы, в том числе и мирные жители - бросая дома, квартиры, фамильную мебель, посуду, практично оставляя хрупкие вещи, предпочитая им крепкие, некрасивые - обувь, одежду, предметы первой необходимости. Многие мирные жители тонули в Балтийском море по время бомбежек судов - в попытках перебраться в Скандинавию. На место немцев приходили поляки, выбирали себе квартиры, сначала брезгливо избегая пользоваться чужими вещами, но после вполне уютно чувствуя себя на постельном белье с вензелями и среди саксонского фарфора.
Хвин пишет про эти предметы, про безмолвных свидетелей прежнего мира с ироничной грустью, ласково перебирая их в попытке навсегда запечатлеть их уникальность (сейчас такие не делают, факт), создавая ощутимую атмосферу, словно читатели пришли - не в музей, а в гости, перенеслись на машине времени. И это единственные эмоции, которые позволяет себе автор. О людях он пишет чуточку отстраненно, не пытаясь судить ни одних, ни других. Ты мог бы быть и с одной, и с другой стороны, словно говорит Хвин.
При том, что роман невелик по объему, он гармонично затрагивает множество различных тем - любовь, самоубийство, религию, войну - и изменяющееся под ее влиянием сознание, судьбы Клейста и Виткевича, историю глухонемого мальчика-мима, историю загадочной женщины Ханки. И, конечно, судьбу центрального персонажа романа, который в начале повествования словно не в себе идет со всеми грузиться на обреченную на смерть баржу, но в последний момент остается в разрушенном городе, и бежит из него десять лет спустя, спасаясь от репрессий.
Истории писателей, немца Клейста (1777–1811) и поляка Виткевича (1885 - 1939), схожи в главном - оба они под влиянием внешних обстоятельств покинули свой дом и вместе с возлюбленной лишили себя жизни. На этом сходство заканчивается; один из героев романа, поляк пан Ю., не может понять неблизкого ему Клейста, которого он подозревает в позёрстве, тогда как немец Ханеман одержим этой изящно-трагической историей: добровольная смерть на берегу озера за чашкой кофе. Ханеману, напротив, претит по-крестьянски неуклюжее самоубийство Виткевича в лесу, где его выжившая молодая спутница руками роет для него могилу. Не берусь судить, пытался ли Хвин таким образом указать на особенности менталитета германцев и славян (скорее всего - да), но эта линия в романе примечательна.
Солнце, которое каждое утро вылезало из моря за полуостровом и каждый вечер - изнуренное, исчерпавшее весь свой запас света - опускалось за моренные холмы, за Карлсберг, за башни Собора, было всего лишь солнцем, не более того, хотя на картине Мемлинга, где архангел Михаил отделял прощеных от обреченных на гибель, уже горели светлые облака. Никто из нас не чувствовал, что город медленно движется навстречу яркому зареву, шипящему огню, навстречу дыму от горящей смолы, пыли от раскрошенных кирпичей, навстречу обломкам расколотого камня, клочкам обуглившегося полотна, полусгоревшего шелка, обрывкам бумаги, навстречу растрескивающемуся дереву, рассыпающемуся мрамору, плавящейся меди. Госпожа Биренштайн двумя пальцами вынимала из сумочки голубой билет в Городской театр, проверяя, какое у нее место, господин Коль натягивал мягкие перчатки из желтой замши и, выходя из дома, поправлял запонки на манжетах, Гюнтер Хенекке рылся в бумажнике, где поблескивали фотокарточки красивых хористок из "Лоэнгрина", прислуга Альберта Форстера начищала голубоватым мелом посуду из темного серебра, Ханеман расставлял книги на нижней полке шкафа со стеклянными дверцами, Альфред Ротке, облегченно вздыхая, жег векселя над огоньком зажигалки с гербом Берлина, Мартин Рец ставил свою подпись над полицейским протоколом, а в воскресенье около трех часов дочки Вальманов, Ева и Мария, в белых, обшитых кружавчиками платьях, размахивая сложенными зонтиками и придерживая на голове шляпы, которые норовил сорвать соленый ветер с залива, по песчаной, размытой дождями тропке взбирались с матерью на травянистый склон Бишофсберга, чтобы посмотреть на город.
А в 1945 из города убегали немцы, в том числе и мирные жители - бросая дома, квартиры, фамильную мебель, посуду, практично оставляя хрупкие вещи, предпочитая им крепкие, некрасивые - обувь, одежду, предметы первой необходимости. Многие мирные жители тонули в Балтийском море по время бомбежек судов - в попытках перебраться в Скандинавию. На место немцев приходили поляки, выбирали себе квартиры, сначала брезгливо избегая пользоваться чужими вещами, но после вполне уютно чувствуя себя на постельном белье с вензелями и среди саксонского фарфора.
Хвин пишет про эти предметы, про безмолвных свидетелей прежнего мира с ироничной грустью, ласково перебирая их в попытке навсегда запечатлеть их уникальность (сейчас такие не делают, факт), создавая ощутимую атмосферу, словно читатели пришли - не в музей, а в гости, перенеслись на машине времени. И это единственные эмоции, которые позволяет себе автор. О людях он пишет чуточку отстраненно, не пытаясь судить ни одних, ни других. Ты мог бы быть и с одной, и с другой стороны, словно говорит Хвин.
При том, что роман невелик по объему, он гармонично затрагивает множество различных тем - любовь, самоубийство, религию, войну - и изменяющееся под ее влиянием сознание, судьбы Клейста и Виткевича, историю глухонемого мальчика-мима, историю загадочной женщины Ханки. И, конечно, судьбу центрального персонажа романа, который в начале повествования словно не в себе идет со всеми грузиться на обреченную на смерть баржу, но в последний момент остается в разрушенном городе, и бежит из него десять лет спустя, спасаясь от репрессий.
Истории писателей, немца Клейста (1777–1811) и поляка Виткевича (1885 - 1939), схожи в главном - оба они под влиянием внешних обстоятельств покинули свой дом и вместе с возлюбленной лишили себя жизни. На этом сходство заканчивается; один из героев романа, поляк пан Ю., не может понять неблизкого ему Клейста, которого он подозревает в позёрстве, тогда как немец Ханеман одержим этой изящно-трагической историей: добровольная смерть на берегу озера за чашкой кофе. Ханеману, напротив, претит по-крестьянски неуклюжее самоубийство Виткевича в лесу, где его выжившая молодая спутница руками роет для него могилу. Не берусь судить, пытался ли Хвин таким образом указать на особенности менталитета германцев и славян (скорее всего - да), но эта линия в романе примечательна.
Солнце, которое каждое утро вылезало из моря за полуостровом и каждый вечер - изнуренное, исчерпавшее весь свой запас света - опускалось за моренные холмы, за Карлсберг, за башни Собора, было всего лишь солнцем, не более того, хотя на картине Мемлинга, где архангел Михаил отделял прощеных от обреченных на гибель, уже горели светлые облака. Никто из нас не чувствовал, что город медленно движется навстречу яркому зареву, шипящему огню, навстречу дыму от горящей смолы, пыли от раскрошенных кирпичей, навстречу обломкам расколотого камня, клочкам обуглившегося полотна, полусгоревшего шелка, обрывкам бумаги, навстречу растрескивающемуся дереву, рассыпающемуся мрамору, плавящейся меди. Госпожа Биренштайн двумя пальцами вынимала из сумочки голубой билет в Городской театр, проверяя, какое у нее место, господин Коль натягивал мягкие перчатки из желтой замши и, выходя из дома, поправлял запонки на манжетах, Гюнтер Хенекке рылся в бумажнике, где поблескивали фотокарточки красивых хористок из "Лоэнгрина", прислуга Альберта Форстера начищала голубоватым мелом посуду из темного серебра, Ханеман расставлял книги на нижней полке шкафа со стеклянными дверцами, Альфред Ротке, облегченно вздыхая, жег векселя над огоньком зажигалки с гербом Берлина, Мартин Рец ставил свою подпись над полицейским протоколом, а в воскресенье около трех часов дочки Вальманов, Ева и Мария, в белых, обшитых кружавчиками платьях, размахивая сложенными зонтиками и придерживая на голове шляпы, которые норовил сорвать соленый ветер с залива, по песчаной, размытой дождями тропке взбирались с матерью на травянистый склон Бишофсберга, чтобы посмотреть на город.
