(no subject)

Не так давно я читала статью, написанную психотерапевтом, клиентуру которого составляют мои ровесники, московские жители лет тридцати пяти — сорока пяти, обремененные советским детством, умягченные годами сравнительного благополучия. Где-то по ходу текста приводится один сон; перескажу, как запомнила тогда. Вышел новый закон, рассказывает сновидица: теперь тех, кто теряет документы, приговаривают к расстрелу, а я как раз потеряла паспорт, и сразу же за мной пришли. Дома все страшно расстроены, но делать нечего, я собираю вещи, мама говорит: ну нет, конечно, расстреливать не будут, ограничатся ссылкой. И действительно, меня не расстреляли, и вот я сижу в стылом вагоне, и поезд идет куда-то. И я думаю: надо же, я ведь всегда знала, что так и будет. Что моя домашняя жизнь, все это детство, весь этот наш обиход с его мелкими заботами — что все это ненадолго, что кончится вот этим, что ничего, кроме этого вагона, нет. Что я для него родилась.

Психологу тут приходится пояснить, что сон этот типичный, его разновидности снятся в нынешней России едва ли не каждому. И все, что снится, снится про одно: про глубокое неверие в мягкую поверхность этого мира — и что достаточно встряхнуть его, чтобы вернуться к ледяной основе, к черствому «свой-чужой» и к простому знанию: случиться может все что угодно.

Мне снился такой сон, правда, несколько лет назад, нашла его по тегу: "как будто я живу в эпоху репрессий, и меня попросили зайти в Большой дом на Литейном "на беседу", причем я совершенно точно знаю, что уже не вернусь домой. И вот я в ужасе собираюсь кое-как, брожу по квартире, гляжу в окно - там очень холодный солнечный день, и ветер гнет деревья, и вдруг решаюсь - не пойду! Пусть приходят домой и забирают."
Я его часто вспоминаю из-за яркого ощущения ужаса, и только недавно поняла, что это напоминает начало "Крутого маршрута" с поправкой на город; книги, которую я читала лет двадцать пять назад и ничего из нее не помню.